Утром Ярун как ни в чём не бывало проснулся среди своих вдружинной избе. Проснулся одетым и удивился спросонья, взялся рукой за пояс…это был новый, воинский пояс: турья кожа, наборные железные кольца с серебрянойбляшкой и соколиным знаком на ней.

Ярун хотел сесть на лавке – и охнул от неожиданной боли.Накрыл ладонью плечо, отдёрнул ладонь. Стал смотреть и увидел священную птицуРарог, совсем такую, как у старших мужей и вождя. Исколотое багровое телоопухло тугой воспалённой подушкой, не прикоснись. Птица Огня, уж что говорить.Ярун был бы счастлив терпеть и худшую боль.

Целый день мы ходили за ним по пятам. Он, конечно, не мограссказать нам, непосвящённым, что было с ним за дверью Перуна. Я толькоспросила его, всё ли время он спал или мог хоть что-нибудь вспомнить. Ярунответил, что ничего не забыл. И сколь я могла судить по лицу – до смерти непозабудет.

Новогородец Блуд заметил моё жадное любопытство и, какобычно, не удержался, съязвил:

– Твоего побратима Перун иголкой колол, а с тебя-то какзнать, что ещё спросит… Он муж доблестный, а ты девка у нас…

Ребятам смех!..

Я полагала, и тут мне придётся ждать долее всех. Готовиласьмучиться неизвестностью и умолять грозного Бога: пускай примет или отвергнет –на всё его воля, – только скорей. Я ошиблась. На другой же вечер гридницавдруг поплыла перед глазами, я вспомнила побратима, успела понять, что произошло,потом испугалась, не задерётся ли подол, когда упаду – хотя сидела в штанах… инавалилась истома, начал мягко втягивать водоворот, я уже не могла бы твёрдосказать, где нахожусь, то ли в гриднице, то ли дома в клети, под тёплойстаренькой шубой… почувствовала подхватившие руки и смекнула, что дремлю устола, намаявшись за день в лесу, и дедушка несёт на полати, не дав матери дажещёлкнуть меня ложкой по лбу…

Боги живут в своём собственном мире, там, где не скоро ещёотгорит заря начальных времён. Люди ставят изображения, сделанные из дерева иликамня, и молятся им. И никто, конечно, не думает, будто вот эта резная личина иесть Лада или Даждьбог. Точно так же, как отражение в зеркале ещё не есть самчеловек. Деревянный Перун стоял и у нас, и в Новом Граде, и в Ладоге, и мало лиещё где. В которое зеркало ныне глянет могучий воинский Бог, заранее неугадаешь. Может, в то, где о нём думают пристальней и молятся горячей…

Глубокое забытьё владело мною недолго. Я проснулась счудесным ощущением ясности и немедленно вспомнила всё. Потом открыла глаза. Ялежала кверху лицом на широкой скамье, и Перун смотрел на меня с того концахрамины, поверх негасимого огня в тяжёлом каменном алтаре. У Бога Грозы,прожившего страшную жизнь, была сиво-серебряная бородатая голова. Инеулыбчивое, немолодое лицо, вырезанное из тёмного дуба, – совсемчеловеческое и всё-таки не совсем… А за ним, в красных бликах огня, появляласьи пропадала целая стена черепов. Их по своим галатским законам дарил БогуМстивой, покорял ему жизненную силу пленённых и убитых датчан… Я снова перевелаглаза на Перуна и вдруг заметила, что он как будто начал двоиться. Онпо-прежнему стоял на том самом месте, что и вначале, и одновременно шёл ко мне,медленно, осторожно, словно боясь испугать. Глубоко внутри мгновенно взвылужас, слепой и необоримый, как в том давнем сне про голого волка… Я дёрнулась –тело было чужим, не хотело повиноваться. Вот почему меня не стали привязывать.Я стиснула зубы и стала смотреть в глаза подходившему. Пусть не думает, что яубежала бы, если бы могла. Голый волк был живой страх, не объяснимый словами. Аздесь, передо мной, явился Перун, пришёл дать мне свой знак. Или отвергнуть.

Я напряглась что было сил и сумела кое-как шевельнуть правымплечом, выставить из широкого ворота. Навстречу острой игле, смазаннойядовитыми зельями… Лицо, освещённое пламенем, приблизилось ещё на полшага. Ясмотрела не отрываясь. Я определённо видела его раньше. Неторопливо ступая, вобличье Перуна шёл ко мне Тот, кого я всегда жду. Точно такой, каким я не развстречала его во сне. Я рванулась к нему и с немым отчаянием взмолилась: неисчезай, не уходи, дай хоть мало полюбоваться тобой, дай огнём твоим согретьсяхоть мало!..

Он сел на скамью подле меня, и сквозь него я явственновидела того, другого Перуна, оставшегося у стены черепов. Но когда он взял владони моё лицо, я столь же явственно ощутила прикосновение жёстких мужских руки шедшее от них живое тепло. Он наклонился совсем близко ко мне, и я жалела большевсего, что не могу обнять его, прижать к своей груди его голову и никогдабольше не отпускать… Он поцеловал меня. Очень бережно и один-единственный раз,а я и словечка сказать в ответ не могла… Потом он вправду отвёл с моего плечаворот рубахи и – не иглой, остывшим мажущим угольком – положил на белое телосвященное соколиное знамя. Осыпятся чёрные крошки, но я буду знать его там, ибознаки на теле со временем всё равно истираются, если нету знака в душе.

Он ещё раз провёл рукой по моему лицу, и я послушно закрылаглаза, но не перестала видеть ни его, ни деревянного Перуна подле стены.Постепенно они снова начали сливаться в одно.

Когда дурман спал с меня окончательно, я лежала в дружиннойизбе, на нижнем ложе под одеялом. В самой избе, а не в горнице; я поняла это поголосам и запаху дыма. И на мне был воинский пояс, я ощущала его, как объятие.Его застегнул мне Тот, кого я всегда жду. Я вспомнила руки, гладившие моё лицо,и по всему телу прошло радостное тепло, похожее на боль. Каким ты, воинский Бог,явился Яруну? И Блуду, когда его опоясывали?

Потом я почувствовала людей подле себя. Парни благоговейномолчали, ожидая, пока я проснусь. Я улыбнулась, не открывая глаз: мне совсем нехотелось пускать привычный мир туда, где я всё ещё находилась. Ярун и ребятастрасть желали бы знать, что там было и, главное, как поступил со мною стоявшийу стены черепов. Ну нет уж. Я разрешу им взглянуть на соколиное знамя, но ни зачто не стану рассказывать о Перуне. Дедушка понял бы. Ярун, может, поймёт,другие… посмеются, станут болтать… чего доброго, дознается вождь!

…Вот и прошла я все испытания, сделалась кметем. Говорятдаже, будто само это слово, кметь, родилось из другого, давно забытого иозначавшего – посвящённый. Теперь и меня принял Перун, приняли незримыепокровители здешней дружины. Я ждала: будет счастье, когда это случится. Ведь япрошла путь, который сама себе избрала, никто не неволил.

Я долго раздумывала, чего же мне всё-таки не хватало, инаконец поняла. Я согласна была ещё раз на всё: прожить зиму в служении, вновьвстать под копья, даже биться опять с самим воеводой… лишь бы вновь, хоть вдурманном сне, повстречать Того, кого я всегда жду.

Я пыталась вспомнить лицо и, конечно, не вспомнила. Толькоглаза. Гордые были глаза, суровые… и горестные. Я подумала: а если мы с нимразом снились друг другу, оба рвались навстречу и не могли сойтись, потому чтожили в разных мирах? И он, мудрый, знал это всегда, а я догадалась толькотеперь?..

Судьба не зря зовётся судьбой: она редко расспрашивает, чегохочется человеку, и с ней не поспоришь. Какому Богу молиться, какие жертвыготовить, чтобы дал видеться хотя немного почаще?..